Неточные совпадения
Книжники за спиною Самгина искали и находили сходство между «Многообразием
религиозного опыта» Джемса и «Философией
мистики» Дюпреля. У рояля сердился знаменитый адвокат...
Возникало опасение какой-то утраты. Он поспешно начал просматривать свое отношение к Марине. Все, что он знал о ней, совершенно не совпадало с его представлением о человеке
религиозном, хотя он не мог бы сказать, что имеет вполне точное представление о таком человеке; во всяком случае это — человек, ограниченный
мистикой, метафизикой.
С известного момента я начал много читать книг по
мистике, и меня поражало сходство
мистик всех времен и всех
религиозных вероисповеданий.
У меня всегда была большая чуткость ко всем направлениям и системам мысли, особенно к тоталитарным, способность вживаться в них. Я с большой чуткостью мог вжиться в толстовство, буддизм, кантианство, марксизм, ницшеанство, штейнерианство, томизм, германскую
мистику,
религиозную ортодоксию, экзистенциальную философию, но я ни с чем не мог слиться и оставался самим собой.
Он был всем: консерватором и анархистом, националистом и коммунистом, он стал фашистом в Италии, был православным и католиком, оккультистом и защитником
религиозной ортодоксии,
мистиком и позитивным ученым.
Это была эпоха пробуждения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической чувствительности,
религиозного беспокойства и искания, интереса к
мистике и оккультизму.
У него, как и вообще у славянофилов, совсем не было
религиозного обоснования самодержавной монархии, не было
мистики самодержавия.
Его
религиозная философия проникнута духом человечности, но она внешне выражена слишком холодно, в ней присущая ему личная
мистика рационализирована.
Остро чувствуется, что для перехода к новой
религиозной жизни необходимо подвести итог тысячелетним взаимоотношениям церкви и
мистики.
Спасти от бесплодия и вырождения современную
мистику можно только радикальным осознанием той истины, что
мистика религиозная и церковная выше и полнее
мистики нерелигиозной и нецерковной.
Его чувственно притягивает созерцательная
мистика монастыря, но у него нет сил для волевой
религиозной активности.
Мистика всегда предшествует эпохе сильного
религиозного света, но сама эта
мистика не есть еще свет, слишком часто она темна и хаотична.
Протестантизм в начале своем был мистичен, [Германская
мистика и есть то, что было великого и вечного в протестантизме.] но не имел в себе творческих
религиозных сил, нес с собой лишь отрицательную правду и в дальнейшем своем развитии перешел в рационализм.
Но в церкви
мистика соединена с
религиозной традицией и преемственностью, свобода связана с любовью и универсальностью.
Мистика, как всегда, была лишь переходным состоянием; она предшествовала эпохе сильного
религиозного света, которого в самой
мистике еще не было.
Подлинная
мистика, напр.,
мистика Я. Бёме, соединяет исторические церкви и вероисповедания, углубляя
религиозный опыт.
А сама
мистика, сама метафизика, сам опыт
религиозный?
Гюисманс углубляется до исследования тончайшей
мистики цветов, животных, красок, вообще
религиозной символики. «La Cathédrale» — это книга о католических храмах, культе и символике, она неоценима для тех, кто хочет изучить католичество в тончайших его изгибах.
Прославленная книга Джемса «О
религиозном опыте» тоже свидетельствует о повышении интереса к
мистике.]
Реализм не мешал ведь Бальзаку написать чудесный мистический роман «Seraphita», реализм Бальзака не мешал ему быть
мистиком и по-своему
религиозным.
Религиозная вера всегда лежит в глубинах
мистики,
мистики свободного волевого избрания, свободной любви, свободного обличения мира невидимых, непринуждающих вещей.
Отдельные мыслители, отдельные
мистики и отдельные секты могли многое почувствовать и сознать, но речь идет о всемирно-исторических эпохах, и
религиозная эпоха Св.
У рационалистов и метафизика будет рационалистическая, но метафизика никогда не была рационалистической у мыслителей
религиозных, у мыслителей-мистиков, прикасающихся к живой сущности бытия.
И современная русская
мистика слишком часто лишена церковных и национальных корней, она только разрыхляет почву для загорающегося нового
религиозного сознания.
По некоторым чертам его жизни, по признакам того духа и
религиозных воззрений, которые он посеял в своих воспитанниках, и особенно по оставшимся после него немногим книгам его скудной библиотеки, я думаю, что он был если не совсем мартинист, то держался воззрений
мистиков.
Здесь, как и во многих случаях в
религиозной жизни, мы наталкиваемся на антиномию: голый историзм, внешняя авторитарность в религии есть окостенение церковности, своевольный же мистицизм есть ее разложение; не нужно ни того, ни другого, а вместе с тем нужно и то, и другое: как церковный авторитет, так и личная
мистика.
Переведенное на
религиозный язык, т. е. на язык отрицательного богословия, кантовское учение о вещи в себе, установляющее права веры («практического разума») и открывающее двери
мистике, получает совершенно особенное значение.
Один из основных и глубочайших мотивов системы Беме есть это, столь характерное для всего неоплатонического уклона, свойственного германской
религиозной мысли, гнушение плотью, нечувствие своего тела, столь неожиданное и как будто непонятное у
мистика природы и исследователя физики Бога.
Адогматическая
мистика, по учению св. Максима, однако, никоим образом не исчерпывает
религиозного опыта.
К ним неожиданно приближается в этом отношении и Вл. Соловьев, который вообще грешит чрезмерным рационализмом в своем богословии [Поэтому приходится очень различать в Соловьеве поэта-мистика, с огромным и исключительной значительности
религиозным опытом, и рационалиста-метафизика.
И как раз в его присутствии должно было совершиться чудовищное преступление: эти сумасшедшие
мистики под влиянием каких-то диких
религиозных представлений должны были заклать невинного агнца, то есть на самодельном алтаре, при пении гимнов убить ребенка.
Так, ценности
религиозные и ценности социальные должны быть признаны демократическими, ценности же, связанные с философией, искусством,
мистикой, культурой эмоций, должны быть признаны аристократическими.
Мистики всегда возвышались над
религиозным утилитаризмом и эвдемонизмом, который проникнут уже вульгаризированной идеей ада, и мотивы страха перед адом и гибелью и жажда спасения и блаженства — совсем не мистические мотивы.
Так как критерии ортодоксии и ереси носят по преимуществу социальный характер и связаны с господством
религиозного коллектива над личностью, то эти критерии с трудом применимы к
мистике.
Мистики и пророки самые свободные люди, они не согласны быть детерминированы в своих путях коллективом, обществом, хотя бы
религиозным обществом.
Опыт творческого экстаза как
религиозного пути не раскрыт еще ни в сознании святоотеческом, ни в сознании старых
мистиков.
Католический опыт рождает красоту от духовного голода и неудовлетворенной
религиозной страсти [Некоторые достижения католической
мистики головокружительно высоки.
В установленном нами
религиозном смысле этого слова старая
мистика, на которую современная хаотическая душа смотрит с вожделением, не может быть названа творческой.
Тоска Гюисманса не утолилась «утонченной Фиваидой» эстетизма — он переходит от эстетизма к католической
мистике, кончает монастырем и жизнью своей вскрывает
религиозные глубины эстетизма.
Есть сходство в технике
религиозного опыта всех религий, как бы ни различались они по духу, в методах мистического опыта всех
мистик, как бы ни различались они по своему типу.
Бог Сам Человек — вот величайшее
религиозное откровение, откровение Христа [Эта истина о том, что Бог — Человек, односторонне, но гениально выражена в
мистике Сведенборга.].
Ни один
мистик не видел в аскетике содержания и цели
религиозной жизни, ибо содержание и цель есть уже мир иной, стяжание божественной жизни.
В
мистике было предварение творческой
религиозной эпохи, как было и в других явлениях мировой культуры, но и в
мистике нес человек послушание последствиям греха.
Нельзя отождествлять великий католический мир, необыкновенно богатый и многообразный, с соблазнами и уклонами папской теократической идеи: в нем были св. Франциск и великие святые и
мистики, была сложная
религиозная мысль, была подлинная христианская жизнь.
Мистика животворит и духотворит истоки и корни всякой
религиозной жизни.
К этому типу принадлежит не только Экхардт, но и Плотин, и
мистика Индии [См., напр., о
религиозной философии йогов: Вивекананда «Философия йога.
И в глубь
мистики нужно уйти от периферической церковности не только для оживления
религиозной жизни, но и для того, чтобы исследовать природу той
мистики, которая, быть может, должна быть отвергнута.
У Плотина впервые в европейской
религиозной философии нашло себе гениальное выражение негативное, отрешенное понимание Единого, Божества, —
мистика, до конца очищенная от мира и от всякого бытия.
Оппортунизм христианской морали находит себе высшую
религиозную санкцию в
мистике послушания.
Любой бытовик-христианин, искренно верующий и не лишенный
религиозного опыта, священник или мирянин, скажет, что в христианстве нет ничего мистического, что
мистика в христианстве всегда была знаком болезненности или еретичества, что
мистиками были гностики и сектанты, а церковь — против
мистики.